Лето тысяча восемьсот семьдесят шестого года. Черниговская губерния, обыкновенный малороссийский хутор. Крестьянская семья позвала печника — бородатого барина, недавно переехавшего из Петербурга. Барин в округе известен как большой оригинал — бросил свои дела, купил маленькое имение и стал вести сельскую жизнь, взвалил на себя хозяйство и бесплатно складывает печи для хуторян.

А ещё к нему порой ездят помещики из соседних уездов — просят принять заказы на портреты их жён и дочерей, и он, от нужды превозмогая гордость, порой соглашается. Но в основном барин будто бы озабочен тем, как взошли озимые, крупная ли уродилась свёкла, здоровы ли пчёлы в ульях и почём нынче сено для скота.
Рассвет. Хутор Ивановский
Вряд ли все соседи знали, что рядом с ними живёт почтенный профессор Академии художеств — тот, про кого Репин, вспоминая юность, писал: «При взгляде на его красивую, стройную фигуру, прекрасные, благородные черты лица, открытую голову философа вас обдавало изяществом… От всей его фигуры веяло эпохой Возрождения: Леонардо да Винчи, Микеланджело и Рафаэль разом вставали в воображении».

К тому моменту, как Николай Ге поселился на Черниговщине, он успел стать одним из основателей Товарищества передвижных художественных выставок, а его картины прогремели на всю страну, заслужив высочайшую похвалу. И в годы своей сельской жизни он думал совсем не только о хозяйстве. Он искал моральную правду — и способ её передать с помощью искусства.
Я — художник… Этот дар дан не для пустяков, для удовольствия, для потехи; дар для того, чтобы будить и открывать в человеке, что в нём есть, что в нём дорого, но что заслоняет пошлость жизни.
По собственным воспоминаниям Николая Ге, он начал рисовать чуть ли не раньше, чем себя помнит. Однажды в детстве он нарисовал на полу мелом лошадей и архимандрита. Его бабушка заметила, что лошадей на полу рисовать можно, а архимандрита — нельзя; для рисунков мальчику выдали листы бумаги.

Талант он реализовал не сразу — первоначально, по требованию отца-помещика (внука французского военного, бежавшего в Россию от революции 1789 года), он учился на физико-математическом отделении. Параллельно обучался живописи, и только через два года, вопреки отцовской воле бросив учёбу, поступил в Академию художеств, из которой через семь лет выпустился пенсионером — то есть получил золотую медаль и путёвку в продолжительную поездку за счёт Академии по Италии и другим западным странам. Для Ге, как и для многих художников его поколения, это путешествие стало шансом составить представление о культурной жизни и истории зарубежья.
В студенческие годы Ге, как водится, увлекался социализмом — так что в 1866 году он был счастлив встретить Герцена, живущего за границей в изгнании, и написать в стиле Рембрандта его портрет, который затем пришлось тайком провозить в Россию.
Портрет Герцена
Несмотря на интерес к прогрессивным идеям, Ге в то время писал классические академические картины, подражая обожаемому им в молодости Карлу Брюллову. Но к славе его привёл поиск вдохновения в совсем иных источниках. Он был воодушевлён в том числе знаменитым «Явлением Христа народу» Александра Иванова, но сам шагнул куда дальше — к разгоравшейся тогда в печати дискуссии на тему того, как события Евангелия происходили на самом деле.
Вид из Сан-Теренцо на Леричи ночью
Его «Тайная вечеря» композиционно и сюжетно решена совсем не так, как принято изображать этот сюжет, а новаторски — мрачная тень уходящего Иуды на переднем плане, растерянный и грустный полулежащий Христос, контраст и разлом между тёмной и светлой частью картины.


В Петербурге она произвела фурор. Академия за это полотно присвоила Ге звание профессора — огромная честь для того, кто ещё не имел звания академика. Картину выкупил сам Александр II, она вызвала восторг многих коллег-художников, но Церкви и консервативной публике она показалась ложной и даже оскорбительной, антихристианской.
Тайная Вечеря
Фёдор Достоевский обвинил художника в том, что в ненужной погоне за реализмом тот потерял реальность изображаемых событий и создал фальшивку: «…где же и при чём тут последовавшие восемнадцать веков христианства? Как можно, чтобы из этой обыкновенной ссоры таких обыкновенных людей, как у г. Ге, собравшихся поужинать, произошло нечто столь колоссальное?»


Противоположное впечатление картина произвела на Льва Толстого — тот говорил, что она совпадает с тем, как он сам представлял себе последнюю трапезу Христа. Его собственное понимание христианства, а вместе с ним и жизни в целом, ещё сыграет в жизни Ге большую роль.
Картина не слово! Она даёт одну минуту, и в этой минуте должно быть всё. Взглянул — и всё! Как Ромео на Джульетту — и обратно. А нет этого — нет картины.
Ещё несколько лет после возвращения из Италии успех Ге продолжался: психологически глубокая работа «Петр I допрашивает царевича Алексея Петровича в Петергофе» блистала на Первой Передвижной выставке, его портреты писателей и публицистов получили признание, а у передвижников он стал бухгалтером — пригодился математический ум.


Но новые работы — и на евангельскую тему, и на историческую — не получали высоких оценок публики и критиков: многим они казались непродуманными, недоделанными. Ге не чувствовал себя своим и в демократическом, «народническом» обществе новых художников, в которое бежал из старого академического мира. Он ощущал разрыв, так явно выраженный в «Тайной вечере» — между высшей истиной, будто бы достижимой в искусстве, и мирской правдой, грешными делами людей, и пытался своей живописью отыскать этический, а не эстетический стержень.
Пётр I допрашивает царевича Алексея Петровича в Петергофе
Торговля своим искусством ему претила — и к тому же не приносила хороших барышей, так что нужда в сочетании с духовным кризисом заставила искать новые ответы. Ответ нашёлся в радикальном религиозно-философском учении Толстого, к тому времени — его старого друга: нужно уезжать из города, отказаться от мирской славы и жить своим трудом.


Распродав имущество, Ге купил хутор и, подражая графу-крестьянину, переехал в Черниговскую губернию со всей семьёй — как выяснилось позже, его домашние, как и супруга Толстого, воспринимали это скорее как нелепую причуду, чем как моральный долг.
Портрет Натальи Петрункевич
Следующие несколько лет он не участвовал в светской жизни и не выставлял новых работ — а то, что писал, часто переписывал, новыми слоями уничтожая старые; он говорил, что пишет каждую картину «пока её не отберут» — добавляет и меняет детали, как бы ведя диалог с предыдущими её версиями.
Я делал печь бедной семье у себя в хуторе, и это время было для меня самое радостное в жизни. И кто это выдумал, что мужики и бабы, вообще простой люд, грубы и невежественны? Это не только ложь, но, я подозреваю, злостная ложь. Я не встречал такой деликатности и тонкости никогда нигде…
За время жизни на хуторе Ге накопил немало воспоминаний, в которых выражал большую любовь и жалость к людям. Родственники вспоминали, что он, закончив картину, созывал соседей и прислушивался к их мнению — ему было важно, какое впечатление она произведёт на крестьян.


Говорили, что хуторянин из профессора исторической живописи вышел хороший, с системным и последовательным подходом к хозяйству. Но каким бы плодородным ни был черниговский чернозём, зарывать в него свой талант Николай Ге не собирался: спустя несколько лет сельской жизни он вернулся к искусству, чтобы ещё раз попробовать с его помощью напомнить людям о стремлении к высшим ценностям.
Что есть истина?
Он запланировал (и почти целиком создал) Страстной цикл — серию картин о крестных муках. На первой из них, «Что есть истина?», изображено столкновение Пилата и Иисуса, земной и небесной правды: диалог, который через годы подробно вообразит Михаил Булгаков — возможно, под впечатлением от этой работы.


Как эта картина, так и следующая — «Суд Синедриона», — вновь оказывается непонятой и воспринимается как оскорбление: следуя букве Евангелия, художник крайне буквально изображает издевательства и унижения, которые претерпел Христос, и их последствия. На натуралистичных, тёмных картинах ничего не указывает на будущее чудо воскресения, на них виден отчаянный проповедник, восставший против общества без всякой надежды на победу.
Христос в Гефсиманском саду
Современники, как правило, не понимали картин Ге, «неаккуратность» которых была оскорбительна в том числе из-за того, что именно изображалось. Образ Христа на них шокировал контрастом с его светлыми, благородными и величественными изображениями кисти старых мастеров и их прямых последователей в русской академической живописи — тем более что Ге, безусловно, был одним из них.


Его Христос в Страстном цикле — не прекрасный духом и телом юноша во цвете лет, а изнурённый, жалкий человек в лохмотьях, не вызывающий ни одной из тех эмоций, которые по канону должен вызывать Спаситель. И очевидно, что Ге задумывал его именно таким, намеренно «ломая тициановского и давинчевского Христа».
Распятие
Я долго думал, зачем нужно Распятие...— для возбуждения жалости, сострадания оно не нужно... Распятие нужно, чтобы сознать и почувствовать, что Христос умер за меня... Я сотрясу их все мозги страданием Христа. Я заставлю их рыдать, а не умиляться…
Следующие картины были ещё непонятней — и тоже были сразу запрещены, показывались не в музеях, а на квартирах. Последние полотна цикла он сразу планировал издавать в виде литографий, осознавая, что им не суждено висеть в галереях. Тогда, в к 1890-м, Ге уже вышел из состава Академии — по идейным соображениям. Совсем не академической была и его живопись.


Странный подбор цветов — нереалистичных, как будто неуместных, неуютных, «неаккуратные», яростные мазки и потёки краски в «Голгофе», чудовищно реалистичные и почти гротескно измученные человеческие тела в обеих версиях «Распятия» — Ге очевидно выходил за пределы своего времени, обнажал пропасть между собой и той традицией, из которой вышел, и это, наряду с радикальной натуралистичностью, не могло не пугать.
Голгофа
Боль, которую он хотел передать, была его собственной — известно, что он порой плакал, глядя на свои холсты, а во время работы над «Распятием» сам, несмотря на возраст, висел на кресте, стараясь лично ощутить мучения, которые изображал. Он не пытался, как художник Иванов, найти «совершенную форму» — правильная, живая форма, единая с содержанием, должна была родиться, а не найтись.


В натуралистичности, фокусе на человеческой агонии, критики видели не только философское оскорбление веры, но и социальный, антигосударственный пафос: в образе Христе многие угадывали социалистов и террористов, страдающих за свои убеждения (тем более что художник в 1880-х просил за свою кузину, участницу подпольной ячейки), а картины таким образом для них превращались в публицистические статьи — как бы сейчас сказали, пропаганду.


Многие его картины позже оказались за границей. Часть из них сохранилась в России благодаря Толстому — он писал Павлу Третьякову гневные письма, требуя приобрести картины для галереи. Коллекционер под давлением согласился, хоть и понимал, что выставить их удастся нескоро.
Совесть. Иуда
Кто сказал, что творчество, творческий экстаз есть некое безумие? Нет, не безумие, а наивысшая ясность ума, предельная его точка при полном соответствии и равновесии всех сил.
Эскиз «Голова Христа»

Картину Эдварда Мунка «Крик» считают мрачным предсказанием катастроф и трагедий ХХ века. Ну а мы в России можем вспомнить, что «Голгофу» Ге завершил в том же году, что норвежец — своего кричащего на мосту человека. Давно понятно, что Николай Ге, не оглядываясь на западных современников, автономно дошёл до экспрессионизма — эволюционировав из классика-академиста, открыто и свободно выражал в картинах отчаяние за десятилетия до того, как для живописцев это стало нормой.


Ужас его картин — не провидческий, а религиозный; не нигилистический, а моралистский: они кричат о человечестве, трагически забывшем истину. Вряд ли Ге, боровшийся за своё право изображать собственное видение Евангелия, был бы поражён, узнав, что довольно скоро после его смерти евангельские сюжеты и вовсе исчезнут из отечественного искусства на многие десятилетия.


Мир, впавший в ничтожность, был для него привычной средой — ужасной, но не лишённой надежды, а ожидающей божественного света. Потому он, как пишут, не переживал из-за того, как многим не нравились его картины, не унывал из-за неудач и до самой смерти на любимом хуторе, где и был похоронен, продолжал свою художественную работу.
Мы все любим искусство, мы все его ищем, мы все открываем и остаёмся ненасытными. Всем нам хочется верить, что оно ещё много, может быть, откроет…
Материал создан контент-цехом ЛЛ
Автор: Степан Костецкий
Редактор: Софья Дружинина
Дизайн и вёрстка: Полина Желнова

Изображения: Музей Николая Ге, Wikimedia Commons, Pinterest, Flickr, Yandex Dzen, Twitter