Вверх по крутым каменным ступенькам, скрученным спиралью в узком проёме. Ещё пролёт, ещё — и волосы взъерошит ветер, несущийся с Волги через окна звонницы. Выше, по деревянной лестнице, не глядя на чешуйчатые маковки храма и золотые кресты, уже оказавшиеся на уровне глаз… Ещё одна деревянная лестница, на этот раз шаткая, приставная — такой длины, чтобы дотянуться до переплетения шестерней из тёмного металла, мерно щёлкающих в тусклом свете под крышей колокольни. Но трогать их нельзя — это часовой механизм, благодаря которому весь Нижний Новгород знает, который час — и мальчик, застыв на верхней ступеньке, заворожённо всматривается в нутро чудесной заводной машины.

Ивану, сыну торговца, надлежало продолжить дело отца — но, по свидетельству биографов, «сердце у него как-то не лежало к сему промыслу». Его занимала механика во всех проявлениях, до которых он мог дотянуться, и в свободное время он вырезал из дерева замысловатые игрушки: мельницы-толчеи, флюгера, модели кораблей. Однажды увлечения пригодились в хозяйстве: с помощью системы плотин он провёл воду от близлежащего ключа к семейному пруду, сделав воду в нём проточной и пригодной для разведения рыбы. В семье его, впрочем, не понимали: Кулибин-старший бранился и даже бил сына за занятия, которые ему казались бессмысленными.


Улучив минутку, будущий изобретатель забирался на колокольню Рождественской церкви и разглядывал механизм больших башенных часов, на тот момент считавшихся большой диковинкой — они играли музыку, показывали не только время, но и положение небесных светил. Чем дольше он вглядывался в движение деталей, тем яснее становилось: устройство часов останется загадкой, пока он не возьмётся за науку всерьёз. Его образование, полученное от местного дьячка, ограничивалось умением читать, писать и считать. Чтение книг в целом было нехарактерно для нижегородских мещан. Достать подходящую литературу было трудно, времени не хватало — но Кулибин, вдохновляясь примером Ломоносова, другого знаменитого самоучки и простолюдина, читал книги по механике и постигал точные науки.

Благодаря поездкам в Москву по торговым делам он свёл знакомство с часовщиком, который обучил его азам мастерства и продал необходимые инструменты. Скоро молодой Кулибин начал брать заказы и прославился в Новгороде как самоучка, разбирающийся в часовых механизмах.


Но небольшой заработок от этого занятия никак не оправдал бы разрыва со всем течением обычной жизни: он продолжил торговые дела отца, женился, завёл детей… Он не оставлял, насколько мог, свои занятия механикой: стал мастером часового ремесла, ремонтировал самые разные модели и создавал собственные прототипы — но ничего не менялось долгие годы.



Помог случай — камердинер нижегородского губернатора принёс в починку часы с кукушкой. Они заработали лучше прежнего, и на Кулибина, уже почти тридцатилетнего, посыпались новые заказы, а с ними возникли и новые знакомства, наконец позволившие окончательно бросить торговлю. Черноярский купец Михаил Костромин, услышав о кулибинских планах по созданию необыкновенных часов, взял его вместе с семьёй на содержание и обеспечил всем необходимым для работы.

«...он трудился с таким рвением, что часто, как впоследствии он сам рассказывал, пробуждался ночью, как бы мучимый своею постоянною думою, и что в эти минуты ему нередко приходили новые мысли об усовершенствовании своего произведения», — говорится в первой биографии, составленной по свидетельствам современников.

Труд был не напрасен: уже скоро о механике-самородке узнал сам светлейший князь Григорий Орлов, фаворит Екатерины II. Спустя пару лет Кулибина представили императрице, посетившей Нижний с официальным визитом. К приезду Екатерины он приготовил для демонстрации несколько микроскопов, медные зажигательные зеркала, электрическую машину и уникальный артефакт собственного производства — механические часы «яичной фигуры». Ювелирно выполненный механизм, по форме и размеру напоминавший гусиное яйцо, несколько раз в сутки воспроизводил целое представление на тему Воскресения, с музыкой и движущимися фигурками. Государыня была впечатлена, и вскоре после встречи с ней конструктор прибыл в Петербург и был назначен на должность в Академии Наук.

В столице Кулибин, старообрядец и аскет, своим внешним видом вызывал смешки и недоумение. Граф Орлов даже предлагал инженеру «чины и ордена» в обмен на то, что тот сбреет свою окладистую бороду, но ничего не добился. Традиционная одежда и густая растительность на лице напоминали одетым на западноевропейский манер петербуржцам об облике жителей деревень и небольших городов — и Кулибин, в противопоставление вездесущим «немцам», имел среди горожан и придворных прозвище «русак».


Насмешки над «бородачом» прекратились, когда всем стала ясна оригинальность кулибинской мысли: он смог рассчитать, как создать деревянную модель моста, который он хотел построить, в масштабе 1:10. Устойчивость модели из дерева должна была доказать, что конструкция выстоит и тогда, когда будет исполнена в металле. Коллегия учёных отнеслась к идее с недоверием — но, представляя проект, Кулибин сам бесстрашно взошёл на деревянный мост, а затем пригласил туда всех остальных. Модель не пошатнулась. Запланированный мост через Неву так и не был построен, но его деревянная копия надолго стала достопримечательностью Царского села и образцом инженерного мастерства. Кулибин прославился среди учёных по всей России и за рубежом.

В Академии Наук он заведовал мастерскими, созданными ещё Ломоносовым — в них производились часы, оптические приборы и другие инструменты. Кулибин обучал молодых мастеров, отвечал за обеспечение исследователей всем необходимым и помогал в реализации их идей. Кроме того, в мастерской ремонтировали всевозможные механизмы — например, знаменитые английские часы «Павлин», купленные князем Потёмкиным для Эрмитажа. При перевозке они повредились и несколько лет пролежали в разобранном виде. Починил их именно Кулибин.


Работа в мастерских была важным и ответственным делом, не всегда связанным со свежими идеями и смелыми замыслами. В «кондициях» — договоре, который он подписывал, вступая в должность, — всё «послеполуденное время» ему отводилось на «собственное расположение», но его не хватало на изобретения. Честно отслужив шестнадцать лет, получив множество медалей и наград, он отошёл от управляющей и педагогической должности и погрузился в собственные идеи и прожекты.

На старости лет Кулибин попросил Александра I — уже третьего монарха на своём веку — отпустить его в родной Нижний Новгород. Последние годы изобретатель, к тому времени отец двенадцати детей, провёл так же, как всю остальную жизнь — в труде над своими изобретениями и в строжайшей умеренности относительно любых развлечений. Пишут, что он никогда не пил больше «двух рюмок за обедом», прописанных врачом, и избегал любых публичных событий, не желая тратить время на разговоры — зато неизменно следовал всем церковным предписаниям, играл на гуслях и «фортепиане» и продолжал работать, даже оказавшись прикованным к постели.


В старости Кулибин проектировал мосты и совершенствовал «водоход», но больше всего его занимала идея «самодвижимой машины» — вечного двигателя. Ещё в 1775 году Парижская академия наук объявила, что считает создание такого механизма невозможным, и перестала рассматривать любые проекты, связанные с perpetuum mobile. За ней последовала и Петербургская академия — но некоторых изобретателей такая позиция не убедила. В их числе Кулибин, настойчиво продолжавший испытания.

На малой родине у вернувшегося из столицы механика была слава колдуна — ходили толки о странных ночных звуках и отблесках из окон его дома по ночам. Неясно, связано ли это с бедственным положением Кулибина в старости: известно только, что после пожара, уничтожившего его дом вместе с большой частью чертежей, он несколько лет прожил очень бедно и был похоронен по низкому разряду, не подобающему масштабам его личности.


Его образ — «человека из народа», своим умом дошедшего до сложнейших вещей, скромного и заслужившего славу талантом и усердием — почти сразу после смерти стал использоваться как поучительная история о национальной изобретательности русских. Кулибин стал частью спора между славянофилами и западниками: первые хвалили его природную смекалистость, вторые — критиковали общество за отсутствие институтов, которые бы позволили самородку получить системное образование, а пример гениального самоучки считали вредным. Некоторые авторы, включая Свиньина, первого биографа, стремились подчеркнуть, насколько многим изобретатель обязан царской власти.

«Жизнь и кончина Ивана Петровича Кулибина служат приятнейшим убеждением, что у нас в России не одно богатство и знатность возвышаются, торжествуют, но что гражданин с дарованиями — в бороде и без чинов, может быть полезен отечеству, почтён от Монархов, уважен и любим от соотчичей, счастлив и боготворим в своём семействе»


В советское время Кулибина решили переосмыслить в пользу новой власти: сюжет о народном гении нравился Максиму Горькому, а вслед за ним понравился и всей новой элите «государства рабочих и крестьян». Литературу о Кулибине активно печатали в 40-х и 50-х и тут же помещали в справочники для лекторов и «пропагандистов, занятых распространением политических и научных знаний». Фокус поучений, обращённых к читателю, сменился на противоположный: трудам Кулибина мешала бюрократия и техническая отсталость российского государства, а добился славы он вопреки, а не благодаря монархам.


Почести, которые ему полагались после 1917 года, соответствовали времени: когда уничтожили Петропавловское кладбище, на котором лежит его прах, могилу изобретателя сохранили. На месте некрополя сделали сквер, названный именем Кулибина, и там же поставили ему памятник, для основания которого взяли чьё-то старинное гранитное надгробие.

Порыв весеннего ветра с Невы растрёпывает длинные седые волосы. Под крышей колокольни сухопарый старик крепко держится за проволочную лестницу. Ему нужно залезть на самый верх и разобраться, как поправить покосившуюся за зиму конструкцию шпиля. С высоты видно, как удаляется группка людей — это, выдав задание старому механику, уходит со свитой император. Запомнив, что предстоит сделать, чтобы позже поручить подмастерьям, Иван осеняет себя крестным знамением: спуск будет ещё трудней, чем подъём.