Свой главный и единственный роман «Доктор Живаго» Борис Пастернак начал писать в последний военный год и закончил 10 лет спустя – в 1955-м. Энциклопедия русской жизни первой половины XX века, увиденная глазами врача и поэта Юрия Живаго. Пастернак написал автобиографию, которая практически не совпадает с его жизнью: доктор Живаго, альтер-эго автора, пишет стихотворения в манере позднего Пастернака, переживает схожую смену взглядов на революцию, ход истории и христианство, уходит из одной семьи в другую; но при этом реальный Пастернак, в отличие от своего героя, рос в любящей семье художника и пианистки, а не сиротой, построил полноценную литературную карьеру, а не писал урывками, и, самое главное, был встроен в советскую жизнь, а не прозябал на ее обочине.

В год звонка Сталина Пастернак сообщает в письме, что «спешно переделывает себя в прозаика диккенсовского толка». Помимо Диккенса, подступая к «Доктору Живаго» он ориентируется на Виктора Гюго, Александра Дюма и Вальтера Скотта – авторов, составляющих круг чтения образованного ребенка –, а не на русских символистов или европейский модернизм, с которыми Пастернак был безусловно знаком.

Обманчивость «Доктора Живаго» состоит в языке, близком к русской романной прозе XIX века. Как пишет академик Лихачев, парадоксальным образом роман был бы понятнее, «если бы был написан в совершенно иной, новаторской манере». В основе романа лежит сугубо поэтический прием – Пастернак вводит лирического героя, что позволяет ему писать о себе как о другом, менять возраст и внешность, помещать героя в вымышленные обстоятельства. Он снимает с себя полномочия мемуариста и подчиняет реальность собственным художественным задачам. Например, описывая события до 1917 года, Пастернак соблюдает строгую хронологию, но в дальнейшем наполняет роман анахронизмами и как бы перестает следить за временем. То, что критики «Доктора Живаго» принимали за временную путанницу, оказывается продуманным жестом: с отказа от церковного календаря фактически начинается «безвременье», когда неважно, «прошло пять или десять лет» – с этих слов начинается последняя глава романа.

Борис Пастернак входит в русскую поэзию на излете Серебряного века в конце 1900-х. Он связывает себя с футуристами во главе с Владимиром Маяковским: стихотворения тех лет написаны по-футуристически «сложно», витиеватым синтаксисом, с вкраплениями неологизмов и прочих усложнений. При этом, в отличие от коллег, Пастернак не спешил радикально порывать с литературной традицией, с опорой на которую он работал тогда и в особенности десятилетия спустя. И как он мог с ней порвать, если она — и шире — сама русская культура регулярно приходила к Пастернакам домой. Его отец, художник Леонид Пастернак, дружил с Львом Толстым и Исааком Левитаном, в гости приходили Рахманинов и Поленов.

В Москве Пастернаки были близки не только с поэтами, художниками, композиторами, но и с семьёй чайного купца Высоцкого. Борис был влюблен в Иду, старшую дочь Высоцкого, которую готовил к выпускным экзаменам. Там же, в купеческом доме, он впервые услышал о Марбургском университете, в котором учился кузен Высоцких. И период с конца апреля по начало августа 1912 года Пастернак провёл в Марбурге.


В этом немецком университетском городке обучались братья Гримм, а из соотечественников — Ломоносов и создатель русского фарфора Дмитрий Виноградов. Университет произвёл впечатление на юношу: в письме родителям он описывает, как студентов зачисляют по распорядку, установленному ещё в XVI веке, или как во время лекции в грозовое готическое окно «глядит вечная, великая Укоризна». «Если бы тут были только профессора! А тут и Бог ещё», — так писал Пастернак в другом письме марбургского периода.

«Доктор Живаго» не писался «в стол» или для печати за рубежом: поверив в оттепель после смерти Сталина, Пастернак надеялся, что сможет опубликовать роман в СССР и рассылал его в московские и петербургские редакции. Получив везде отказ, в 1956 году он передал роман итальянскому издателю-коммунисту Джанджакомо Фельтринелли. Через год роман впервые публикуется на итальянском языке, за что Фельтринелли выгоняют из коммунистической партии.

В начале 1958 года рукопись романа попала к ЦРУ, а в 2014 году американцы признали свою роль в его распространении. Вряд ли разведка США интересовалась самим Пастернаком — «Доктор Живаго», как роман, запрещённый к изданию в СССР по идеологическим причинам, стал ещё одним оружием холодной войны. Вероятно, целью было дискредитировать руководство Советского Союза, якобы после смерти Сталина ставшего более свободным и открытым миру государством. Именно силами ЦРУ «Доктор Живаго» был впервые напечатан по-русски для распространения на международных съездах и выставках среди граждан стран соцблока.

Ещё до выхода «Доктора Живаго» Нобелевский комитет четырежды выдвигал Пастернака на премию по литературе. Впервые его номинировали в 1946 году: во внутреннем докладе отмечается, что Пастернак — большой поэт, но, по оценкам шведских филологов, стоит на время отложить его кандидатуру и посмотреть, как он будет развиваться дальше.

В 1958 году Пастернаку присуждается Нобелевская премия по литературе «за значительные достижения в современной лирической поэзии, а также за продолжение традиций великого русского эпического романа». Поэт и его семья обрадовались получению премии. Он отправил в Нобелевский комитет телеграмму: «Бесконечно благодарен, тронут, горд, удивлён, смущён». В Советском Союзе «присуждение Нобелевской премии за единственное среднего качества произведение, каким является "Доктор Живаго"» восприняли как политический акт, а советское посольство в Швеции обвинило Нобелевский комитет в «разжигании холодной войны». В прессе Пастернака называли «озлобленным обывателем», публиковались письма, в которых его обличали не только критики и писатели, но и простые граждане – например, известную фразу «Пастернака не читал, но осуждаю» приписывают не только писателю Анатолию Сафронову, но также — старшему машинисту экскаватора Филиппу Васильцеву: «Газеты пишут про какого-то Пастернака. Будто бы есть такой писатель. Ничего я о нём до сих пор не знал, никогда его книг не читал. <...> Так это же не писатель, а белогвардеец. Допустим, лягушка недовольна и ещё квакает. А мне, строителю, слушать её некогда. Мы делом заняты. Нет, я не читал Пастернака. Но знаю: в литературе без лягушек лучше».

После травли в прессе у Пастернака усугубляются проблемы со здоровьем.
Нобелевская премия осложнила жизнь поэта в СССР, но сыграла роль в популярности романа в западной культуре. Наряду с «Мастером и Маргаритой», «Доктор Живаго» – главная «русская книга» XX века. В 1965 году выходит экранизация Дэвида Лина, в которой перипетии русской истории служат лишь фоном для любовного треугольника.

Среди западных поклонников Пастернака – Квентин Тарантино. В 2004. году он приезжал в Переделкино и посещал могилу поэта. К американскому режиссеру в начале 2022-го года записали обращение жители города Касимова (Рязанская область) с просьбой спасти «дом Юрия Живаго».

Дом в Касимове принадлежал Иосифу Кауфману, доктору и дяде Бориса Пастернака. Поэт попал туда в 1920 году, страдая от истощения. В доме Кауфмана Пастернак нашел убежище от бушевавшей Гражданской войны, восстанавливался и работал в огороде. Некоторые исследователи видят в Касимове прообраз вымышленного города Юрятина (другой прототип – Пермь), в котором Юрий Живаго скрывается от революционной власти, а Иосифа Кауфмана – одним из прототипов главного героя. В наши дни дом Кауфмана, который власти города постановили снести в 2016 году, пережил несколько пожаров и стал пристанищем местных бездомных. После обращения горожан к Тарантино администрация города пообещала не сносить дом и передать будущему инвестору с надеждой, что «табличка, что здесь был Борис Пастернак, будет».

Нобелевскую премию получил сын поэта Евгений Пастернак в 1989 году.