Свой главный и единственный роман «Доктор Живаго» Борис Пастернак начал писать в последний военный год и закончил 10 лет спустя – в 1955-м. Энциклопедия русской жизни первой половины XX века, увиденная глазами врача и поэта Юрия Живаго. Пастернак написал автобиографию, которая практически не совпадает с его жизнью: доктор Живаго, альтер-эго автора, пишет стихотворения в манере позднего Пастернака, переживает схожую смену взглядов на революцию, ход истории и христианство, уходит из одной семьи в другую; но при этом реальный Пастернак, в отличие от своего героя, рос в любящей семье художника и пианистки, а не сиротой, построил полноценную литературную карьеру, а не писал урывками, и, самое главное, был встроен в советскую жизнь, а не прозябал на ее обочине.
Свой главный и единственный роман «Доктор Живаго» Борис Пастернак начал писать в последний военный год и закончил 10 лет спустя – в 1955-м. Энциклопедия русской жизни первой половины XX века, увиденная глазами врача и поэта Юрия Живаго. Пастернак написал автобиографию, которая практически не совпадает с его жизнью: доктор Живаго, альтер-эго автора, пишет стихотворения в манере позднего Пастернака, переживает схожую смену взглядов на революцию, ход истории и христианство, уходит из одной семьи в другую; но при этом реальный Пастернак, в отличие от своего героя, рос в любящей семье художника и пианистки, а не сиротой, построил полноценную литературную карьеру, а не писал урывками, и, самое главное, был встроен в советскую жизнь, а не прозябал на ее обочине.
Когда в июле 1934 года Сталин позвонил поэту, чтобы спросить о сосланном Мандельштаме, он ответил, что хочет встретиться и поговорить о другом. «О чём?», – поинтересовался Сталин. – «О жизни и смерти». Сталин повесил трубку. Несмотря на то, что подробности этого звонка мы знаем из вторых рук и не можем им полностью доверять, желание Пастернака поговорить «о жизни и смерти», о самом базовом и одновременно сложном, согласуется с его новым художественным методом, требующим максимального упрощения, чтобы сказать просто о самом главном. В романе подросток Живаго размышляет: «Искусство постоянно занято двумя вещами — оно все время размышляет о смерти и все время творит этим жизнь».
В год звонка Сталина Пастернак сообщает в письме, что «спешно переделывает себя в прозаика диккенсовского толка». Помимо Диккенса, подступая к «Доктору Живаго» он ориентируется на Виктора Гюго, Александра Дюма и Вальтера Скотта – авторов, составляющих круг чтения образованного ребенка –, а не на русских символистов или европейский модернизм, с которыми Пастернак был безусловно знаком.
В год звонка Сталина Пастернак сообщает в письме, что «спешно переделывает себя в прозаика диккенсовского толка». Помимо Диккенса, подступая к «Доктору Живаго» он ориентируется на Виктора Гюго, Александра Дюма и Вальтера Скотта – авторов, составляющих круг чтения образованного ребенка –, а не на русских символистов или европейский модернизм, с которыми Пастернак был безусловно знаком.
Обманчивость «Доктора Живаго» состоит в языке, близком к русской романной прозе XIX века. Как пишет академик Лихачев, парадоксальным образом роман был бы понятнее, «если бы был написан в совершенно иной, новаторской манере». В основе романа лежит сугубо поэтический прием – Пастернак вводит лирического героя, что позволяет ему писать о себе как о другом, менять возраст и внешность, помещать героя в вымышленные обстоятельства. Он снимает с себя полномочия мемуариста и подчиняет реальность собственным художественным задачам. Например, описывая события до 1917 года, Пастернак соблюдает строгую хронологию, но в дальнейшем наполняет роман анахронизмами и как бы перестает следить за временем. То, что критики «Доктора Живаго» принимали за временную путанницу, оказывается продуманным жестом: с отказа от церковного календаря фактически начинается «безвременье», когда неважно, «прошло пять или десять лет» – с этих слов начинается последняя глава романа.
Обманчивость «Доктора Живаго» состоит в языке, близком к русской романной прозе XIX века. Как пишет академик Лихачев, парадоксальным образом роман был бы понятнее, «если бы был написан в совершенно иной, новаторской манере». В основе романа лежит сугубо поэтический прием – Пастернак вводит лирического героя, что позволяет ему писать о себе как о другом, менять возраст и внешность, помещать героя в вымышленные обстоятельства. Он снимает с себя полномочия мемуариста и подчиняет реальность собственным художественным задачам. Например, описывая события до 1917 года, Пастернак соблюдает строгую хронологию, но в дальнейшем наполняет роман анахронизмами и как бы перестает следить за временем. То, что критики «Доктора Живаго» принимали за временную путанницу, оказывается продуманным жестом: с отказа от церковного календаря фактически начинается «безвременье», когда неважно, «прошло пять или десять лет» – с этих слов начинается последняя глава романа.
Борис Пастернак входит в русскую поэзию на излете Серебряного века в конце 1900-х. Он связывает себя с футуристами во главе с Владимиром Маяковским: стихотворения тех лет написаны по-футуристически «сложно», витиеватым синтаксисом, с вкраплениями неологизмов и прочих усложнений. При этом, в отличие от коллег, Пастернак не спешил радикально порывать с литературной традицией, с опорой на которую он работал тогда и в особенности десятилетия спустя. И как он мог с ней порвать, если она — и шире — сама русская культура регулярно приходила к Пастернакам домой. Его отец, художник Леонид Пастернак, дружил с Львом Толстым и Исааком Левитаном, в гости приходили Рахманинов и Поленов.
Борис Пастернак входит в русскую поэзию на излете Серебряного века в конце 1900-х. Он связывает себя с футуристами во главе с Владимиром Маяковским: стихотворения тех лет написаны по-футуристически «сложно», витиеватым синтаксисом, с вкраплениями неологизмов и прочих усложнений. При этом, в отличие от коллег, Пастернак не спешил радикально порывать с литературной традицией, с опорой на которую он работал тогда и в особенности десятилетия спустя. И как он мог с ней порвать, если она — и шире — сама русская культура регулярно приходила к Пастернакам домой. Его отец, художник Леонид Пастернак, дружил с Львом Толстым и Исааком Левитаном, в гости приходили Рахманинов и Поленов.
Но занятия музыкой отозвались в том, как Пастернак выстраивал «Доктора Живаго». Роман построен по принципу музыкального контрапункта, то есть соединения нескольких самостоятельных сюжетных линий, которые по ходу действия параллельно развиваются и пересекаются между собой (в одном из стихотворений Пастернак назвал это «скрещением судеб»). В «Докторе Живаго» две центральные линии – судьбы Юры и Лары, но автономно от них развиваются линии других персонажей.
Первую попытку профессионального самоопределения Пастернак предпринял еще в отрочестве – он обучался у композитора Скрябина. По легенде Борис оставил музыку после одного из занятий: он верил, что нельзя быть выдающимся композитором без абсолютного слуха, и загадал – если он спросит у учителя, можно ли стать композитором, не обладая абсолютным слухом, и Скрябин признается, что лишен его сам (это было правдой), тогда он продолжит заниматься музыкой. Но Скрябин начал говорить про Вагнера, Чайковского и сотни настройщиков, которые слухом наделены, но ничего великого не написали. Значит, суеверно решил Борис, музыка мне не суждена, а я ей навязываюсь.
Кроме творческой элиты, Пастернаки были близки с семьей чайного купца Высоцкого. Именно в купеческом доме Борис впервые услышал о Марбургском университете, в котором учился кузен Высоцких.
Период с конца апреля по начало августа 1912 года Пастернак провел в Марбурге, немецком университетском городке, в котором обучались братья Гримм, а из соотечественников – Ломоносов и создатель русского фарфора Дмитрий Виноградов. Университет произвел впечатление на юношу: в письме родителям он описывает церемонию зачисления по распорядку, установленному еще в XVI веке, или как во время лекции в грозовое готическое окно «глядит вечная, великая Укоризна». «Если бы тут были только профессора! А тут и Бог еще», – так писал Пастернак в другом письме марбургского периода.
Период с конца апреля по начало августа 1912 года Пастернак провел в Марбурге, немецком университетском городке, в котором обучались братья Гримм, а из соотечественников – Ломоносов и создатель русского фарфора Дмитрий Виноградов. Университет произвел впечатление на юношу: в письме родителям он описывает церемонию зачисления по распорядку, установленному еще в XVI веке, или как во время лекции в грозовое готическое окно «глядит вечная, великая Укоризна». «Если бы тут были только профессора! А тут и Бог еще», – так писал Пастернак в другом письме марбургского периода.
В Москве Пастернаки были близки не только с поэтами, художниками, композиторами, но и с семьёй чайного купца Высоцкого. Борис был влюблен в Иду, старшую дочь Высоцкого, которую готовил к выпускным экзаменам. Там же, в купеческом доме, он впервые услышал о Марбургском университете, в котором учился кузен Высоцких. И период с конца апреля по начало августа 1912 года Пастернак провёл в Марбурге.
В этом немецком университетском городке обучались братья Гримм, а из соотечественников — Ломоносов и создатель русского фарфора Дмитрий Виноградов. Университет произвёл впечатление на юношу: в письме родителям он описывает, как студентов зачисляют по распорядку, установленному ещё в XVI веке, или как во время лекции в грозовое готическое окно «глядит вечная, великая Укоризна». «Если бы тут были только профессора! А тут и Бог ещё», — так писал Пастернак в другом письме марбургского периода.
В этом немецком университетском городке обучались братья Гримм, а из соотечественников — Ломоносов и создатель русского фарфора Дмитрий Виноградов. Университет произвёл впечатление на юношу: в письме родителям он описывает, как студентов зачисляют по распорядку, установленному ещё в XVI веке, или как во время лекции в грозовое готическое окно «глядит вечная, великая Укоризна». «Если бы тут были только профессора! А тут и Бог ещё», — так писал Пастернак в другом письме марбургского периода.
«Прощай, философия, прощай, молодость, прощай, Германия!», — прощается с городом и прошлой жизнью Борис Пастернак в «Охранной грамоте». Свой марбургский опыт он назовёт «вторым рождением» — рождением поэта. Как ранее он порвал с музыкой, так же резко Борис бросает философию. Перед возвращением в Россию Пастернак совершает метафорическое путешествие, отправившись из «страны науки» Германии в Италию — «страну искусств».
Покой университетской жизни нарушил приезд сестёр Высоцких. Объяснение с Идой случилось в день отъезда. Ее отказ выйти замуж Пастернак описал в автобиографической «Охранной грамоте» и стихотворении «Марбург», в котором зафиксировал тот момент, когда окончательно решил стать поэтом. При этом он делал успехи в философии и мог бы пойти по этому пути: ведущий неокантианец своего времени Герман Коген и участники научного семинара, который посещал Пастернак, прочили ему большое будущее в науке.
Работая над романом, Пастернак читает фрагменты друзьям и близким, среди которых — Анна Ахматова, Корней и Лидия Чуковские. Большинство слушателей недоумевают — как пишет сам Пастернак в мае 1950 года, «почти все близкие, ценившие былые мои особенности, ищут их и тут не находят». Претензии писательского круга и ответ Пастернака приводит Тамара Иванова, вдова писателя Всеволода Иванова: «Всеволод упрекнул как-то Бориса Леонидовича, что после своих безупречных стилистически произведений "Детство Люверс", "Охранная грамота" и других он позволяет себе писать таким небрежным стилем. На это Борис Леонидович возразил, что он "нарочно пишет почти как Чарская", его интересуют в данном случае не стилистические поиски, а "доходчивость", он хочет, чтобы его роман читался "взахлёб" любым человеком».
«Доктор Живаго» не писался «в стол» или для печати за рубежом: поверив в оттепель после смерти Сталина, Пастернак надеялся, что сможет опубликовать роман в СССР и рассылал его в московские и петербургские редакции. Получив везде отказ, в 1956 году он передал роман итальянскому издателю-коммунисту Джанджакомо Фельтринелли. Через год роман впервые публикуется на итальянском языке, за что Фельтринелли выгоняют из коммунистической партии.
В начале 1958 года рукопись романа попала к ЦРУ, а в 2014 году американцы признали свою роль в его распространении. Вряд ли разведка США интересовалась самим Пастернаком — «Доктор Живаго», как роман, запрещённый к изданию в СССР по идеологическим причинам, стал ещё одним оружием холодной войны. Вероятно, целью было дискредитировать руководство Советского Союза, якобы после смерти Сталина ставшего более свободным и открытым миру государством. Именно силами ЦРУ «Доктор Живаго» был впервые напечатан по-русски для распространения на международных съездах и выставках среди граждан стран соцблока.
Ещё до выхода «Доктора Живаго» Нобелевский комитет четырежды выдвигал Пастернака на премию по литературе. Впервые его номинировали в 1946 году: во внутреннем докладе отмечается, что Пастернак — большой поэт, но, по оценкам шведских филологов, стоит на время отложить его кандидатуру и посмотреть, как он будет развиваться дальше.
В 1958 году Пастернаку присуждается Нобелевская премия по литературе «за значительные достижения в современной лирической поэзии, а также за продолжение традиций великого русского эпического романа». Поэт и его семья обрадовались получению премии. Он отправил в Нобелевский комитет телеграмму: «Бесконечно благодарен, тронут, горд, удивлён, смущён». В Советском Союзе «присуждение Нобелевской премии за единственное среднего качества произведение, каким является "Доктор Живаго"» восприняли как политический акт, а советское посольство в Швеции обвинило Нобелевский комитет в «разжигании холодной войны». В прессе Пастернака называли «озлобленным обывателем», публиковались письма, в которых его обличали не только критики и писатели, но и простые граждане – например, известную фразу «Пастернака не читал, но осуждаю» приписывают не только писателю Анатолию Сафронову, но также — старшему машинисту экскаватора Филиппу Васильцеву: «Газеты пишут про какого-то Пастернака. Будто бы есть такой писатель. Ничего я о нём до сих пор не знал, никогда его книг не читал. <...> Так это же не писатель, а белогвардеец. Допустим, лягушка недовольна и ещё квакает. А мне, строителю, слушать её некогда. Мы делом заняты. Нет, я не читал Пастернака. Но знаю: в литературе без лягушек лучше».
В начале 1958 года рукопись романа попала к ЦРУ, а в 2014 году американцы признали свою роль в его распространении. Вряд ли разведка США интересовалась самим Пастернаком — «Доктор Живаго», как роман, запрещённый к изданию в СССР по идеологическим причинам, стал ещё одним оружием холодной войны. Вероятно, целью было дискредитировать руководство Советского Союза, якобы после смерти Сталина ставшего более свободным и открытым миру государством. Именно силами ЦРУ «Доктор Живаго» был впервые напечатан по-русски для распространения на международных съездах и выставках среди граждан стран соцблока.
Ещё до выхода «Доктора Живаго» Нобелевский комитет четырежды выдвигал Пастернака на премию по литературе. Впервые его номинировали в 1946 году: во внутреннем докладе отмечается, что Пастернак — большой поэт, но, по оценкам шведских филологов, стоит на время отложить его кандидатуру и посмотреть, как он будет развиваться дальше.
В 1958 году Пастернаку присуждается Нобелевская премия по литературе «за значительные достижения в современной лирической поэзии, а также за продолжение традиций великого русского эпического романа». Поэт и его семья обрадовались получению премии. Он отправил в Нобелевский комитет телеграмму: «Бесконечно благодарен, тронут, горд, удивлён, смущён». В Советском Союзе «присуждение Нобелевской премии за единственное среднего качества произведение, каким является "Доктор Живаго"» восприняли как политический акт, а советское посольство в Швеции обвинило Нобелевский комитет в «разжигании холодной войны». В прессе Пастернака называли «озлобленным обывателем», публиковались письма, в которых его обличали не только критики и писатели, но и простые граждане – например, известную фразу «Пастернака не читал, но осуждаю» приписывают не только писателю Анатолию Сафронову, но также — старшему машинисту экскаватора Филиппу Васильцеву: «Газеты пишут про какого-то Пастернака. Будто бы есть такой писатель. Ничего я о нём до сих пор не знал, никогда его книг не читал. <...> Так это же не писатель, а белогвардеец. Допустим, лягушка недовольна и ещё квакает. А мне, строителю, слушать её некогда. Мы делом заняты. Нет, я не читал Пастернака. Но знаю: в литературе без лягушек лучше».
«Доктор Живаго» не писался «в стол» или для печати за рубежом: поверив в оттепель после смерти Сталина, Пастернак надеялся, что сможет опубликовать роман в СССР и рассылал его в московские и петербургские редакции. Получив везде отказ, в 1956 году он передал роман итальянскому издателю-коммунисту Джанджакомо Фельтринелли. Через год роман впервые публикуется на итальянском языке, за что Фельтринелли выгоняют из коммунистической партии.
В начале 1958 года рукопись романа попала к ЦРУ, а в 2014 году американцы признали свою роль в его распространении. Вряд ли разведка США интересовалась самим Пастернаком — «Доктор Живаго», как роман, запрещённый к изданию в СССР по идеологическим причинам, стал ещё одним оружием холодной войны. Вероятно, целью было дискредитировать руководство Советского Союза, якобы после смерти Сталина ставшего более свободным и открытым миру государством. Именно силами ЦРУ «Доктор Живаго» был впервые напечатан по-русски для распространения на международных съездах и выставках среди граждан стран соцблока.
Ещё до выхода «Доктора Живаго» Нобелевский комитет четырежды выдвигал Пастернака на премию по литературе. Впервые его номинировали в 1946 году: во внутреннем докладе отмечается, что Пастернак — большой поэт, но, по оценкам шведских филологов, стоит на время отложить его кандидатуру и посмотреть, как он будет развиваться дальше.
В 1958 году Пастернаку присуждается Нобелевская премия по литературе «за значительные достижения в современной лирической поэзии, а также за продолжение традиций великого русского эпического романа». Поэт и его семья обрадовались получению премии. Он отправил в Нобелевский комитет телеграмму: «Бесконечно благодарен, тронут, горд, удивлён, смущён». В Советском Союзе «присуждение Нобелевской премии за единственное среднего качества произведение, каким является "Доктор Живаго"» восприняли как политический акт, а советское посольство в Швеции обвинило Нобелевский комитет в «разжигании холодной войны». В прессе Пастернака называли «озлобленным обывателем», публиковались письма, в которых его обличали не только критики и писатели, но и простые граждане – например, известную фразу «Пастернака не читал, но осуждаю» приписывают не только писателю Анатолию Сафронову, но также — старшему машинисту экскаватора Филиппу Васильцеву: «Газеты пишут про какого-то Пастернака. Будто бы есть такой писатель. Ничего я о нём до сих пор не знал, никогда его книг не читал. <...> Так это же не писатель, а белогвардеец. Допустим, лягушка недовольна и ещё квакает. А мне, строителю, слушать её некогда. Мы делом заняты. Нет, я не читал Пастернака. Но знаю: в литературе без лягушек лучше».
В начале 1958 года рукопись романа попала к ЦРУ, а в 2014 году американцы признали свою роль в его распространении. Вряд ли разведка США интересовалась самим Пастернаком — «Доктор Живаго», как роман, запрещённый к изданию в СССР по идеологическим причинам, стал ещё одним оружием холодной войны. Вероятно, целью было дискредитировать руководство Советского Союза, якобы после смерти Сталина ставшего более свободным и открытым миру государством. Именно силами ЦРУ «Доктор Живаго» был впервые напечатан по-русски для распространения на международных съездах и выставках среди граждан стран соцблока.
Ещё до выхода «Доктора Живаго» Нобелевский комитет четырежды выдвигал Пастернака на премию по литературе. Впервые его номинировали в 1946 году: во внутреннем докладе отмечается, что Пастернак — большой поэт, но, по оценкам шведских филологов, стоит на время отложить его кандидатуру и посмотреть, как он будет развиваться дальше.
В 1958 году Пастернаку присуждается Нобелевская премия по литературе «за значительные достижения в современной лирической поэзии, а также за продолжение традиций великого русского эпического романа». Поэт и его семья обрадовались получению премии. Он отправил в Нобелевский комитет телеграмму: «Бесконечно благодарен, тронут, горд, удивлён, смущён». В Советском Союзе «присуждение Нобелевской премии за единственное среднего качества произведение, каким является "Доктор Живаго"» восприняли как политический акт, а советское посольство в Швеции обвинило Нобелевский комитет в «разжигании холодной войны». В прессе Пастернака называли «озлобленным обывателем», публиковались письма, в которых его обличали не только критики и писатели, но и простые граждане – например, известную фразу «Пастернака не читал, но осуждаю» приписывают не только писателю Анатолию Сафронову, но также — старшему машинисту экскаватора Филиппу Васильцеву: «Газеты пишут про какого-то Пастернака. Будто бы есть такой писатель. Ничего я о нём до сих пор не знал, никогда его книг не читал. <...> Так это же не писатель, а белогвардеец. Допустим, лягушка недовольна и ещё квакает. А мне, строителю, слушать её некогда. Мы делом заняты. Нет, я не читал Пастернака. Но знаю: в литературе без лягушек лучше».
Травле 1958-го предшествовал локальный скандал в 1948 году. Генеральный секретарь Союза Советских писателей Александр Фадеев не допустил к продаже уже отпечатанную книгу Пастернака из-за стихотворения «Зимняя ночь», позже вошедшего в сборник Юрия Живаго. Фадеев разглядел в нём намеки на религиозность и эротизм, запрещённые в русской литературе после постановления 1946 года «О журналах "Звезда" и "Ленинград"», с которым, в свою очередь, связаны эпизоды травли Ахматовой и Зощенко.
Спустя неделю после присуждения премии Пастернак написал в Нобелевский комитет телеграмму с отказом от награды: «В силу того значения, которое получила присужденная мне награда в обществе, к которому я принадлежу, я вынужден отказаться от незаслуженной премии, пожалуйста, не сочтите за оскорбление мой добровольный отказ».
Спустя неделю после присуждения премии Пастернак написал в Нобелевский комитет телеграмму с отказом от награды: «В силу того значения, которое получила присужденная мне награда в обществе, к которому я принадлежу, я вынужден отказаться от незаслуженной премии, пожалуйста, не сочтите за оскорбление мой добровольный отказ».
После травли в прессе у Пастернака усугубляются проблемы со здоровьем.
Нобелевская премия осложнила жизнь поэта в СССР, но сыграла роль в популярности романа в западной культуре. Наряду с «Мастером и Маргаритой», «Доктор Живаго» – главная «русская книга» XX века. В 1965 году выходит экранизация Дэвида Лина, в которой перипетии русской истории служат лишь фоном для любовного треугольника.
Нобелевская премия осложнила жизнь поэта в СССР, но сыграла роль в популярности романа в западной культуре. Наряду с «Мастером и Маргаритой», «Доктор Живаго» – главная «русская книга» XX века. В 1965 году выходит экранизация Дэвида Лина, в которой перипетии русской истории служат лишь фоном для любовного треугольника.
После травли в прессе у Пастернака усугубляются проблемы со здоровьем.
Нобелевская премия осложнила жизнь поэта в СССР, но сыграла роль в популярности романа в западной культуре. Наряду с «Мастером и Маргаритой», «Доктор Живаго» – главная «русская книга» XX века. В 1965 году выходит экранизация Дэвида Лина, в которой перипетии русской истории служат лишь фоном для любовного треугольника.
Нобелевская премия осложнила жизнь поэта в СССР, но сыграла роль в популярности романа в западной культуре. Наряду с «Мастером и Маргаритой», «Доктор Живаго» – главная «русская книга» XX века. В 1965 году выходит экранизация Дэвида Лина, в которой перипетии русской истории служат лишь фоном для любовного треугольника.
Среди западных поклонников Пастернака – Квентин Тарантино. В 2004. году он приезжал в Переделкино и посещал могилу поэта. К американскому режиссеру в начале 2022-го года записали обращение жители города Касимова (Рязанская область) с просьбой спасти «дом Юрия Живаго».
Дом в Касимове принадлежал Иосифу Кауфману, доктору и дяде Бориса Пастернака. Поэт попал туда в 1920 году, страдая от истощения. В доме Кауфмана Пастернак нашел убежище от бушевавшей Гражданской войны, восстанавливался и работал в огороде. Некоторые исследователи видят в Касимове прообраз вымышленного города Юрятина (другой прототип – Пермь), в котором Юрий Живаго скрывается от революционной власти, а Иосифа Кауфмана – одним из прототипов главного героя. В наши дни дом Кауфмана, который власти города постановили снести в 2016 году, пережил несколько пожаров и стал пристанищем местных бездомных. После обращения горожан к Тарантино администрация города пообещала не сносить дом и передать будущему инвестору с надеждой, что «табличка, что здесь был Борис Пастернак, будет».
Нобелевскую премию получил сын поэта Евгений Пастернак в 1989 году.
Дом в Касимове принадлежал Иосифу Кауфману, доктору и дяде Бориса Пастернака. Поэт попал туда в 1920 году, страдая от истощения. В доме Кауфмана Пастернак нашел убежище от бушевавшей Гражданской войны, восстанавливался и работал в огороде. Некоторые исследователи видят в Касимове прообраз вымышленного города Юрятина (другой прототип – Пермь), в котором Юрий Живаго скрывается от революционной власти, а Иосифа Кауфмана – одним из прототипов главного героя. В наши дни дом Кауфмана, который власти города постановили снести в 2016 году, пережил несколько пожаров и стал пристанищем местных бездомных. После обращения горожан к Тарантино администрация города пообещала не сносить дом и передать будущему инвестору с надеждой, что «табличка, что здесь был Борис Пастернак, будет».
Нобелевскую премию получил сын поэта Евгений Пастернак в 1989 году.
Среди западных поклонников Пастернака – Квентин Тарантино. В 2004. году он приезжал в Переделкино и посещал могилу поэта. К американскому режиссеру в начале 2022-го года записали обращение жители города Касимова (Рязанская область) с просьбой спасти «дом Юрия Живаго».
Дом в Касимове принадлежал Иосифу Кауфману, доктору и дяде Бориса Пастернака. Поэт попал туда в 1920 году, страдая от истощения. В доме Кауфмана Пастернак нашел убежище от бушевавшей Гражданской войны, восстанавливался и работал в огороде. Некоторые исследователи видят в Касимове прообраз вымышленного города Юрятина (другой прототип – Пермь), в котором Юрий Живаго скрывается от революционной власти, а Иосифа Кауфмана – одним из прототипов главного героя. В наши дни дом Кауфмана, который власти города постановили снести в 2016 году, пережил несколько пожаров и стал пристанищем местных бездомных. После обращения горожан к Тарантино администрация города пообещала не сносить дом и передать будущему инвестору с надеждой, что «табличка, что здесь был Борис Пастернак, будет».
Нобелевскую премию получил сын поэта Евгений Пастернак в 1989 году.
Дом в Касимове принадлежал Иосифу Кауфману, доктору и дяде Бориса Пастернака. Поэт попал туда в 1920 году, страдая от истощения. В доме Кауфмана Пастернак нашел убежище от бушевавшей Гражданской войны, восстанавливался и работал в огороде. Некоторые исследователи видят в Касимове прообраз вымышленного города Юрятина (другой прототип – Пермь), в котором Юрий Живаго скрывается от революционной власти, а Иосифа Кауфмана – одним из прототипов главного героя. В наши дни дом Кауфмана, который власти города постановили снести в 2016 году, пережил несколько пожаров и стал пристанищем местных бездомных. После обращения горожан к Тарантино администрация города пообещала не сносить дом и передать будущему инвестору с надеждой, что «табличка, что здесь был Борис Пастернак, будет».
Нобелевскую премию получил сын поэта Евгений Пастернак в 1989 году.
Материал создан контент-цехом ЛЛ
Автор: Тимофей Константинов
Редактор: Марк Братчиков-Погребисский
Дизайн и вёрстка: Полина Желнова
Изображения: журнал Arzamas, Wikipedia, Fine Art Images, Getty Images, Dzen
За помощь в подготовке текста благодарим Центр Вознесенского и Дмитрия Хворостова
Автор: Тимофей Константинов
Редактор: Марк Братчиков-Погребисский
Дизайн и вёрстка: Полина Желнова
Изображения: журнал Arzamas, Wikipedia, Fine Art Images, Getty Images, Dzen
За помощь в подготовке текста благодарим Центр Вознесенского и Дмитрия Хворостова