Эти слова Андрея Вознесенского звучали бы иначе, не будь они частью поэмы о Ленине и октябрьском перевороте. Но слов назад он не брал — отказывался каяться за «антисоветчину» в советское время, а после развала СССР — за «советчину».

Верный ученик Пастернака — посещал и слушал его с отрочества, —самопровозглашённый последователь Маяковского, он не собирался считаться с условностями и потому не вписывался в ожидания ни государства, ни диссидентов.

За излишнее, несоветское франтовство — щёгольские шейные платки, дорогие пиджаки, неформальный стиль на торжественных мероприятиях — поэта ещё в начале 60-х называют «битником» и «иностранным агентом». Однако за границу выезжать всё равно позволяют. Он ездит по западным странам, представляя снова не СССР, а себя самого: видится с эмигрантами, с Иосифом Бродским, хвалит Сартра и Пикассо, Гинзберга и Раушенберга, которых советская власть официально не любит. Ему дарит свои рисунки Сальвадор Дали, его же принимают у себя Боб Дилан и Рональд Рейган.

Отдельной историей стали его отношения с семьёй Кеннеди – в частности с Жаклин, влюблённой в Россию американской первой леди. Она уделяла Вознесенскому время, когда он приезжал в США, открыто выступала в его поддержку и собиралась издать сборник его стихов и живописи. Ей — и её мужу — он писал письма в 60-х, переживая жестокий кризис: думал, что покончит с собой, и просил издать важнейшее для него произведение: поэму «Оза».

Эти стихи — его посвящение Зое Богуславской, писательнице, в браке с которой он прожил больше половины жизни. Об их романе достоверно известно мало — свою личную жизнь Вознесенский не изложил даже в мемуарах, подчёркивая: вся она выражена через его поэзию.

Жанр рок-оперы на русском языке определила «Юнона и Авось» — постановка, по сей день идущая в «Ленкоме», вышла за пределы русского языка и прогремела в том числе в западной прессе. Оригинальную поэму Вознесенский писал, впечатлившись историей первого русского кругосветного плавания и любви юной дочери губернатора к камергеру-моряку. Узнал о ней он благодаря своим путешествиям — добрался до баллады о Консепсьон де Аргуэльо, героине оперы, во время поездки в Сан-Франциско.

Выход творчества в иную среду не был для поэта чем-то неожиданным — сын инженера, архитектор по образованию, он был убеждён, что математические или иные технические знания необходимы человеку, желающему «современно мыслить»: они дают возможность создавать что-то для вечности.

Он занимался «поэтической архитектурой» и считал, что в зодчестве особенно очевиден принцип, мировой закон соразмерности, по которому в целом устроено человеческое восприятие прекрасного. В идеальных пропорциях — каноническом размере античных построек, стандартном размере брёвен для русской избы — ему виделась гармония человека и мира.

На том же принципе он построил свой проект памятника поэзии — «Поэтарха»: по задумке это кочующий от одной всемирной выставки к другой циклопический шар с буквами разных языков, висящий в восходящем потоке воздуха. Чертёж этой конструкции — сам по себе произведение искусства, часть нового этапа в творчестве, который начался у Вознесенского в годы перестройки.

Речь идёт о «видеомах»: сложных коллажах из слов, цветов, предметов и образов — буквенно-чувственной игре, выставки с результатами которой проходили у Вознесенского и в Париже, и в Берлине, и в Нью-Йорке, и в московском Пушкинском музее.

Он посвятил видеомы многим великим современникам и предшественникам, особенное внимание уделив тем, чьи жизни унесли советские репрессии: точки над «Ё» в фамилии Гумилёва стали у него пулевыми отверстиями от расстрела поэта, в фамилии Заболоцкого всё перевесили буквы «ЦК», а Мандельштама задавило огромным объёмным словом «Сталин».