Большой плетёный короб за спиной, густая борода, стоптанные в долгом пути сапоги… Казалось бы — обычный коробейник, каких тысячи ходили по русской земле. Но сапоги что-то слишком блестящие, халат с очень уж ярким узором, да и в глазах, пусть и великорусских, хитрая искорка, совсем не простая…

Офени не всегда ходили пешком — нередко ездили и на телегах, гружёных товаром — но в этом они не отличались от любых других странствующих торговцев. Отличить их было не так-то просто, ведь они сами старались сливаться с окружающей толпой, надевая свои нарядные халаты лишь в перерывах между торговыми ходками. Все они происходили из одних и тех же мест — нескольких деревень в тогдашней Владимирской губернии: офени были крайне скрытны, богаты по крестьянским меркам и передавали ремесло от отца к сыну, обучая детей хитрости с малолетства, сколачивая целые предпринимательские кланы.

Никто достоверно не знает, почему их называли именно «суздала» — то есть люди из Суздаля. Ясно одно: в какой-то момент город стал одной из столиц офенской торговли. Здесь собирались, заключали сделки и отсюда же отправлялись в экспедиции по всей русской земле таинственные торговцы, между собой говорившие на странном «суздальском наречии».

Этот язык, офенский, был криптолектом — тайным жаргоном, который позволял сходу распознавать своих среди чужих и обсуждать щекотливые вопросы при посторонних. Грамматика в нём была русская, а вот лексика откуда только не заимствовалась — кажется, отовсюду, где бывали офени, они приносили новые словечки для своей причудливой речи. В ней можно найти и мерянские-чудские, и татарские элементы, и греческие корни, и коверканные русские слова с заменёнными слогами, как в английском «кокни».

«Щепетинники», «торгованы», «прасолы», «варяги», «маяки», «мазыки», «липоване» — чуть ли не в каждом уголке Российской Империи для офень существовало собственное название. Говорили, что они «семиверные»: куда бы ни приходил офеня, он заранее знал, как молятся местные и что у них принято, сбривал или отращивал бороду, подстригал волосы и менял одежду, чтобы лучше сойти за своего. Хитрость была необходима на большой дороге, ведь товар могут легко отнять, если как следует не договориться. Суздала, пожалуй, договаривались лучше всех.

Элементы их языка — «фени» — уже к XVIII веку проникли в тайные языки других сообществ, как региональных, так и профессиональных (нижегородских шерстобитов, ставропольских конокрадов, рязанских портных, могилевских нищих-попрошаек, перемышльских глинотопов) — а значит, существовал он куда раньше всех остальных. Говорят даже, что происходит он от ещё более древнего тайного языка, придуманного скоморохами в допетровскую эпоху: якобы скоморохи, спасаясь от государства, укрылись среди офеней и передали им некие загадочные знания вместе с собственным наречием.


Некоторые офенские словечки, например, «клёвый», «жулик» или «лох» (так называли «простого мужика») — встроились в наш обыденный словарь; многие слова были заимствованы криминальным миром и сохранились благодаря блатному жаргону, существующему среди преступников по сей день.

Реальная история офень, их происхождения и внутреннего устройства их общества, если и была кому-то известна, то, видимо, исчезла вместе с последними носителями традиции. Смело можно утверждать вот что: сырые земли вдоль по Клязьме, к северу от суздальского черноземного клина, никогда не приносили хороших урожаев. Поэтому жители этих мест редко занимались земледелием, а чаще — разнообразными отхожими промыслами, то есть уезжали из деревни на заработки.


В то время стационарная торговля — лавочничество или регулярные выезды на ярмарки — была возможна только возле городов. Крестьяне часто не покидали родных краёв, поэтому в сельской местности многое зависело от бродячих торговцев, ради прибыли забиравшихся даже в самые дальние уголки страны. Ассортимент офень мог быть довольно широким — разве что едой они никогда не торговали — но всегда составлялся из того, на что точно будет спрос. Помимо китайского чая с Нижегородской ярмарки их главным и самым важным товаром были иконы.

Такие важные для русской иконописи центры, как Шуя, Холуй и Палех, работавшие в стиле «суздальского письма», — исторические деревни офеней. Многие тысячи икон, писавшихся в этих местах, они разносили по всей православной земле, уходя далеко на восток за Урал и на запад вплоть до Дуная, стаптывая сапоги — они всегда надевали новую пару для следующего путешествия.


После церковного раскола, когда некоторые виды икон запретили, от православия отделились старообрядцы, продолжившие молиться по-старому и поклоняться старым образам. Достать такой образ, воспроизведение которого монастырским иконописцам было запрещено, староверы могли только через офень — так они надолго стали для суздальцев ключевыми покупателями. Офени выучили «тарабарский» язык старообрядцев, который те использовали для конспирации при переписке, а они, в свою очередь, могли объясниться с офенями на их наречии.

Офени, конечно, не просто так передали свой язык воровскому миру — они и сами были обзетильниками, то есть плутами и мошенниками. Известно, например, о такой схеме заработка на «лохах», не знакомых с офенскими приёмами: торговец иконами приезжал в деревню и продавал целую партию «адописных» образов — на первый взгляд обычных икон, на которых под верхним слоем краски спрятаны изображения Ада и чертей. Вскоре после этого в деревне появлялся второй офеня, состоящий в сговоре с первым, и устраивал сеанс разоблачения: он показывал крестьянам, что все проданные его коллегой иконы скрывают сатанинскую тайну. Перепуганные верующие просили его увезти с собой адописные доски, а в благодарность закупались у него новыми, уже не «адописными» иконами.

Из-за иконописи и греческих заимствований одна из популярных теорий усматривает в этимологии «офеней» город Афины — и ведёт их историю от греков, прибывших на Русь с Софьей Палеолог, супругой Ивана Великого, в XV веке. Среди этих греков было немало богомазов — иконописцев, которые, возможно, и стали основателями владимиро-суздальской школы.

Эта теория не нравилась Владимиру Далю, который в середине XIX века по государственному заданию взялся изучать «афинский» язык. «Суздальское наречие», до этого изучавшееся лишь фрагментарно, заинтересовало Министерство внутренних дел из-за связи офеней со старообрядцами — не являются ли они тайной антиправительственной сетью под управлением раскольников? Подтвердить это не удалось: в офенском языке почти не нашлось слов без практического содержания. На нём не говорили о высоких материях, ведь он был нужен для мастыры, для дела — а значит, никакими, собственно, религиозными делами здесь и не пахло. Впрочем, сами офени, по версии Даля, были поголовно верующими людьми: офестом они называли крест, офениться значило молиться или креститься, следовательно, офеня, по Далю — человек крещёный, православный.

«Крещёность» здесь могла означать, кроме буквального смысла, — грамотность: иконопись — большая наука, и неграмотный человек не мог бы толково торговать иконами, брать у клиентов большие заказы на долгий срок, применять смекалку в расчётах и планах. Офени адаптировались к переменам: когда в XIX веке возникла мода на коллекционирование старины, они делали состояния на собирателях, без разбору закупавших древние иконы. Какие-то из них торговцы-боготаскатели скупали по дешёвке у простонародья, какие-то — нарочно состаривали, чтобы одурачить наивных любителей редкостей. Примерно тогда же офени добавляют в короба новый товар — разносят по городам и весям печатные книги и красочные лубки, изготовляемые там же, где иконы. Для крестьян, которым предлагались эти товары, они устраивали целые представления с увлекательными рассказами о сюжетах лубков и икон — приход офени в деревню всегда становился событием.

К 1890-м годам, с распространением железных дорог, экономика офенского сообщества радикально меняется. Торговля вразнос становится нерентабельной, и традиционное занятие офеней стремительно сходит на нет. Их капиталы, накопленные за поколения, перетекают в другие сферы — из офеней вышли многие купцы и промышленники.


Лексикон, подхваченный криминальным миром, сохранился, приняв в себя множество новых слов, — в основном из идиша, от еврейских воров Малороссии — и так донёс до нас забавные слова, такие как «шпаргалка» (бумага), «манатки» (рубашки) и «кимарить» (спать). В офенских деревнях до сих пор сохранились крупицы старых знаний об их культуре, переданных напрямую от предков, — но с каждым годом память стирается.

Только иногда кто-нибудь из тех, кто ищет о чём бы рассказать, прищурится — и увидит, как в торговом ряду поблескивает начищенный офенский сапог, струится дорогая ткань халата, услышит, как поскрипывает лыко старого короба…