Вся семья была «подробниками»: когда кто-нибудь приходил домой с новостью, рассказывать о ней полагалось обстоятельно, детально и не торопясь. Юрий всегда делился своими переживаниями с отцом. «Меня отец любил. Если кто-нибудь в его присутствии начинал меня ругать, он бледнел и выходил из себя. Он верил в меня, но никогда в глаза не хвалил», — вспоминал Никулин.
Отец хотел, чтобы Юрий стал актёром и всячески этому способствовал: занимался с ним этюдами и художественным чтением. А ещё именно с отцом Никулин впервые побывал в цирке. В его памяти навсегда остались слоны-гиганты и громкие клоуны в ярких костюмах.
В 1925 году Москва встретила четырёхлетнего Юрия Никулина — его семья только перебралась из Демидова в столицу. Оркестр, красные транспаранты с лозунгами, флаги и портреты — именно тогда на улицах города отмечали Международный юношеский день.
В одиннадцать-двенадцать вечера он вставал, заваривал крепчайший чай, выпивал стаканов шесть-восемь и садился за стол работать. Писал обычно до рассвета. Иногда утром будил нас с мамой и читал всё, что сочинил за ночь.
Вокруг дома Никулина всё пестрело: совсем рядом был конный парк Ступина — каждое утро мощные ломовые лошади цокали копытами под окнами, а чуть позже появлялись уже худые и измождённые клячи угольщиков. Дети гоняли голубей, играли в прятки, лунки и казаки-разбойники, а во двор приходил шарманщик с попугаем.
Родители Юрия были тесно связаны с искусством: Владимир и Татьяна Никулины играли в драматическом театре в Демидове. Позже глава семейства основал передвижной театр революционного юмора «Теревьюм». Он не только играл в театре, но и сам ставил спектакли и писал обозрения.
Семья из трёх человек подселилась в московскую коммуналку к старым друзьям: жили тесно и небогато, зато весело. Вечерами отец спал, а по ночам писал.
Мне тогда подумалось, что в Москве всегда праздник. С вокзала к нашему дому, на Разгуляй, мы поехали на извозчике, что привело меня в восторг. Но вскоре к Москве привык. Мама, уходя на рынок или в магазин, строго наставляла, чтобы я ни в коем случае не выходил на улицу, а то, говорила она, «попадёшь под лошадь».